Старообрядчество, как законченное и руководящее народной жизнью
религиозное явление, давно не существует. Между прочим, слава Богу!
Но целый ряд психологических установок старообрядчества в сознании
живут, и степень их живучести не обещает близких перемен.
Старообрядчество, как законченное и руководящее народной жизнью
религиозное явление, давно не существует. Между прочим, слава Богу!
Но целый ряд психологических установок старообрядчества в сознании
живут, и степень их живучести не обещает близких перемен.
Так, например, в спорах об истине старообрядцы, лишенные всякой
школы и всякого мысленного искуса, всюду выдвигали аргумент
«старины». Чем двоеперстие принципиально отличается от троеперстия?
Да ничем. Просто «так было». Сугубое Аллилуйя или трегубое? Никто
не выяснял смысл, но все искали повода обвинить противника в ереси
и тем снять проблему. Почему нужно писать, как Рублев, никто
объяснить не мог. Не было для этого ни богословских знаний, ни
ясных понятий, ни соответствующего языка. Было просто ощущение, что
«вот так надо», а «так не надо». Вывод: «пишите так».
Как неизбежный итог, без четких критериев, без осмысления явлений
все эти «так»-«не так» не способны удержать волну изменений. И эти
изменения, часто резко противоречащие церковной норме, принимались
спокойно, поскольку формально все было «как у Рублева», а более
ясные критерии отсутствовали. Потом необходимость в переменах
достигла критической массы, и все рассыпалось. Утопавшие, как
за обломок корабельной доски, хватались за «старину». Точно так же
мыслим и мы ныне. Протопоп Аввакум бы рукоплескал тем из нас, кто
мыслит якоже он: «Не нами положено – пусть во веки
лежит».
Вопросы проповеди, оглашения, частоты причащения, серьезного
богословского отношения к Таинствам, превращения приходов в общины
у нас ставятся в атмосфере напряженной недоверчивости. То, что
летом зимнее не носят, всякой хозяйке понятно, и то, что растущему
организму нужно качественно питаться, а смертельно больному
довольно капельницы, тоже не встречает сомнений. Сомнения возникают
тогда, когда речь идет о живых нуждах Церкви, вошедшей в новый этап
странствования. Церковь должна быть открыта к вопросам сегодняшнего
дня, но корнями Она должна пить воду с апостольской глубины. Без
такой глубины корней мир просто сметет или поглотит Церковь. В
самом худшем случае мир просто проигнорирует Ее, как компанию
людей, зачем-то одетых в старые одежды.
И вот люди, боящиеся апостольской глубины, решаются огородиться от
всех, от сегодняшней жизни со всей ее конкретикой, решаются даже
проклясть ее – сегодняшнюю жизнь, только оттого, что в них
самих нет глубины и свободы. При таких псевдо-благочестивых
потугах Православие рискует стать тем, чем никогда не было –
сектой.
Без сомнения, в Египте были чеснок, дыни и репчатый лук, да и само
пребывание в Египте не сулило особых опасностей. Одни только
унизительные тяжести, – плюс кров и пайку. А странствие в
Землю обетования – это уже опасное приключение, и каждый день
– новые вводные. Странствие требует героизма и быстрой
реакции. То, что вчера было хорошо, сегодня уже может не оправдать
себя. В атмосфере чудес, войны и скудного странствия нужно получить
Закон и приучиться к Закону, с тем, чтобы заселил Землю новый
народ. Все это так противоположно однажды и навсегда освященному
быту! И «бытовик» будет обязательно бунтовать. Что вы! Как так
можно! Ведь раньше так не было!
А надо спросить себя, почему раньше многого не было? Почему те же
молитвы об оглашенных бережно читаются, а самого оглашения
столетиями не было? Почему часы читаются, чтобы «вычитать», без
всякого соотношения к времени суток, для которого они составлены?
Почему мы вечером говорим «исполним утреннюю молитву нашу
Господеви», а утром: «исполним вечернюю молитву?». Это что, ерунда,
по-вашему? Или наоборот, это – апостольское предание такое,
ночь с днем перепутать, и теперь нужно глотки грызть за сохранение
этой странности?
Кто и где, за редчайшими исключениями готовит людей к Крещению,
через серьезное оглашение? Кто вообще на труд учения и
благовествования смотрит с должной серьезностью, поставляя их в
главную обязанность пастыря, а не в побочную нагрузку, которая без
труда и страха игнорируется? Стоит разобраться, какая из черт нашей
церковности родом от апостолов Петра и Павла, а какая от «тети
Дуси» или от «брата нашего Синода» или от Кремлевских
уполномоченных недавнего периода. Не стоит защищать в церковной
действительности весь наличный фактаж, потому в этом фактаже
находятся явления вовсе защиты не достойные. Мы, конечно,
«жаворонков» на 40 мучеников спечем и в Благовещенье на волю птичку
выпустим, но ведь мы не этим спастись надеемся.
Евреи слушали Иеремию в сладость, пока он им всю правду не
открыл. После этого ждал его уже вонючий тинный ров с угрозой
смерти. Ирод слушал Иоанна в сладость, пока Иоанн не трогал его
личную жизнь. Чем все закончилось, помнит всякий, знакомый с темой
Усекновения. Исайя входил во дворцы с мудрым словом, наставлял
молодежь и возвещал удивительные вещи, но был перепилен пилой в
конце концов. Двигали пилу руки возмущенных евреев. Тот же
внутренний механизм проявляет свою работу и в отношении Иезекииля.
Господь говорит ему: «А о тебе, сын человеческий, сыны народа
твоего разговаривают у стен и в дверях домов и говорят один
другому, брат брату: “пойдите и послушайте, какое слово вышло
от Господа”. И они приходят к тебе, как на народное сходбище,
и садится перед лицем твоим народ Мой, и слушают слова твои, но не
исполняют их; ибо они в устах своих делают из этого забаву,
сердце их увлекается за корыстью их. И вот, ты для них –
как забавный певец с приятным голосом и хорошо играющий; они
слушают слова твои, но не исполняют их. Но когда сбудется, –
вот, уже и сбывается, – тогда узнают, что среди них был
пророк» (Иез. 33:30-33)
Очень понятный и простой подход. Говори, чтоб нам было приятно, но
обличать, учить, указывать, будить совесть не смей. Будь
любезен – ругай всех чужих, не наших. Не жалей их,
басурманов. Нам это приятно. Мы словно возвеличиваемся, когда
иные унижаются. Нас и все наше непременно хвали, даже –
взахлеб. Без этого никак. Ошибки наши, и падения, и поражения
объясняй происками коварных врагов. Бог да воздаст им, Бог да
сокрушит им зубы, Бог да свернет им шею. А мы, мы что? Мы жертвы
заговоров и обманов. Но у нас великое будущее. Вот это нам говори,
а другого не говори. Иначе случится с тобой то, что уже случалось с
некоторыми. Не доводи до беды.
Таков негласный коллективный заказ, формирующий повестку дня
проповедника «с приятным голосом». Отсюда и те крики, когда слово
чешет не по шерсти: «я не ожидал от вас!», «и вы туда же!», «и ты,
Брут; и ты, Кассий!»
Наше время – не время реставрации, поскольку многое
исчезнувшее не имеет права возникнуть вновь. Наше время –
время творчества. Это время собирания помыслов и всенародного
(под народом разумею церковный народ, а не этносы) обучения.
Учиться нужно молитве, истории, богословию. Учиться также нужно
трудолюбию и ответственности, умению общаться и элементарной
вежливости. Всему нужно учиться, потому мы почти ничего не
умеем. Я действительно верю в наше великое будущее, и даже
временами чувствую его, но путь к нему лежит не через хвастливое
самолюбие и привычный церковный быт. Путь к нему лежит через
исполнение самой простой по звучанию и самой тяжелой по исполнению
заповеди: «Ходи предо Мною и будь непорочен» (Быт. 17:1).